Attention!!
Грядет осенняя уборка на Бесе! В связи с этим мы приостанавливаем прием новых игроков и закрываем некоторые разделы форума. Дорогие игроки, для вас оставлены темы флуда и игры - развлекайтесь и ждите, уже скоро вы увидите совершенно новый Импетус!
IMPETUS crossover |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » IMPETUS crossover » Dream Coil » the shrine of your lies
rare...
❛❛ THE SHRINE OF YOUR LIES ❜❜
DISHONORED
EMILY KALDWIN, THE OUTSIDERВызов Чужого - дело опасное и непредсказуемое. Никогда не знаешь, когда сила из иного мира обратит на тебя внимание и придётся столкнуться с самой Бездной в чужих глазах. Но Императрице, некогда Императрице, не в первой встречаться с этим созданием, которое периодически присутствует в её снах.
Время подходящее. Кажется, пора начинать....
Отредактировано The Outsider (18.08.2016 00:10)
rare«Это не может быть сложнее лекций Соколова.»
Так утешала себя Эмили, второй час корпя над гладкой поверхностью обломка китовой кости, найденного в речном иле смрадного порта Карнаки, полнящегося запахами разлагающейся плоти растерзанных на части левиафанов; приговаривала, ссутулившись за столом, при дрожащем свете жировой лампы до рези в глазах рассматривая изошедшую мелкими трещинами поверхность мертвой руны.
Мертвой, потому что она, в отличие от прочих найденных Эмили костяных реликвий, молчала, не вгрызаясь в мозг ненавязчивой колыбелью Бездны. Эта дефектная руна, бесполезная и немая, не давала Императрице покоя – как безнадежно больной пациент, лечение которого становится делом принципа.
Эмили была упряма. Возможно, даже упрямее гениев мысли Академии Натурфилософии. А после побега из Дануолла к упрямству прибавилась изрядная доля нездоровой одержимости.
Она очистила кость и железные крепления от песка и грязи; орудуя позаимствованными у Соколова плотницкими инструментами, обновила рисунок и теперь, тонкими пальцами любовно скользя по выщербленным в руне линиям, складывающимся в знак Бездны – точь-в-точь как на ее узкой ладони – Эмили не могла успокоиться, не отыскав панацеи от этой немоты.
Сооруженный в ее небольшом городском убежище задрапированный сизыми и пурпурными лоскутами материи алтарь пустовал: Императрица, опасаясь косых и излишне любопытных взглядов, не могла позволить себе соорудить такой же в своей каюте на судне, где ее терпеливо ожидали опальные союзники и команда «Бешеного Кита». Нет, это слишком рискованно: лучше поступиться безопасностью, ревностно оберегая свои секреты, чем оказаться в лапах Смотрителей Карнаки по обвинению в ереси. «Сломанной» руне пристало занять свое место на оплетенной проволокой подставке, но дело продвигалось медленно – руна молчала и это молчание понемногу сводило с ума.
– Ты, должно быть, меня испытываешь, – в изнеможении выдохнула Эмили, теряя терпение. – Испытываешь и наверняка потешаешься, черноглазый мерзавец.
Губами стянув с меченой ладони перчатку, она в последний раз смахнула с руны невидимые пылинки и, мысленно воззвав к Бездне, бережно водрузила ту на алтарь.
Ничего не произошло. Ни с Меткой на ее ладони, ни со злосчастной руной, ни с алтарем.
– Да чтоб тебя!
Глянь кто сейчас на переругивающуюся с алтарем Императрицу со стороны, непременно усомнился бы в ее душевном спокойствии. Но Эмили, в списке благодетелей которой никогда не числилась терпимость, было откровенно плевать: подавшись вперед, она в нетерпении протянула руку, желая забрать руну и, как следовало бы поступить ранее, швырнуть ее о стену. Увы, поспешила: тонкая колючая проволока больно оцарапала кожу и Эмили, тихо зашипев, отдернула ладонь.
Но в то краткое мгновение, когда теплые капли крови бусинами упали на бело-желтую поверхность кости, что-то определенно изменилось. Задрожал тусклый свет лампы. Резкий порыв ветра, подобный острому вдоху запыхавшегося бегуна, ворвался в окно и смахнул с ее рабочего стола расчерченный углем лист бумаги.
Это длилось одно жалкое мгновение, ничтожный миг, но Эмили могла поклясться, что именно в эту секунду тишину скрасило пение внезапно пробудившейся руны. И редкие капли крови, переливающиеся тлеющими углями в полумраке комнаты, исчезли: словно жадная кость впитала их в себя, оживилась, но, не удовлетворившись такой малостью, вновь впала в забвение.
Пугающее озарение, как и решение проблемы, пришло к Эмили само собой. Без ее ведома рука потянулась к обоюдоострому складному клинку на поясе.
И точно так же, словно во сне, Императрица вздохнула, принимая в себя туманное наваждение, и с чувством провела острием по своей ладони.
Кровь брызнула не жалкими каплями, но тонкой, густой струей пролилась прямо на руну, окрасила выщербленный на ней знак цветами мака, тивианского вина, революции в Дануолле: странный ряд ассоциаций пришел к Эмили сам собой, и она даже не чувствовала дискомфорта, щедро проливая свою кровь во имя еретического ритуала. О, видели бы ее жалкие псы Аббатства сейчас…
И когда кость насытилась, вобрав в себя все до последней капли, руна запела: хрустом костей под ногами, скрипом приоткрывшейся двери в ночи, колыбельной левиафана, все вместе, все одновременно. Жировая лампа, преломив свет, погасла окончательно. Порыв ветра, хлестнув Эмили по щеке, громко хлопнул оконными ставнями.
И время, окрасив темные стены в ласкающие взгляд цвета Бездны – сизый и пурпурный – застыло.
Бездна услышала. Чужой ее услышал.
И теперь должен явиться на зов.
rareВремя в Бездне протекает иначе, непривычно для человека и его образа жизни. Время в Бездне вообще иное - плотное, обволакивающее, непостоянное. Его ни переиначить, ни повернуть вспять, но события, происходящие в Карнаке под палящим солнцем среди тысяч и тысяч людей протекали так быстротечно и незаметно, что если бы не юная носительница его метки, он мог бы не обратить должного внимания на происходящие события.
Происходящее в реальности стало ощутимо здесь, в Бездне в момент первой попытки призыва, когда её голос, юный и твёрдый голос, взывал к нему и требовал аудиенции. Подобная тактика и способ общения были не первой попыткой некогда Островной Императрицы, но слишком слабой по его мнению. Чужой видел и прежде множество вариаций подобного ритуала: интересных и отвратительных, в самых разных концах империи; но без жертвы, на которую способен человек, ритуал ничего не представляет. Без веры. Без правильно подобранных слов.
Китовая кость и железные формы - Чужой прекрасно помнил того, кто это всё придумал в народе, обожествляющим хранителя. Он описывал Бездну как самое ценное воспоминание в жизни и всегда хотел вернуться. И первым выводил его символ, осторожно вырезая знак под песни левиафанов, которые ему нашёптывала она сама. Время прошло, но руны - как символ возможностей и развития, как шанс встретиться с чем-то необъяснимым, так и продолжали существовать веками; с изменением жизни изменилось и отношение к этим странным вещам, и понимаю Бездны в целом, но люди... Люди остались такими же. С новыми правилами, законами и порядками.
Человечество упрямо продолжало повторять себя, вызывая скуку с редким интересом.
Но не сейчас. Последнее время - последние в понимании Бездны, - было достаточно интересным для того, чтобы пристально наблюдать за миром и его жителями, дать возможность воздействовать и выбирать будущее, как для себя, так и для своего народа. Чума, свержение власти, полная разруха, неконтролируемый круговорот событий.
Корво Аттано.
Эмили Первая Колдуин.
Любопытные люди.
Он оказывается близко - на границе двух миров - когда первые капли крови попадают на поверхность руны. Изменяется пространство, изменяется состояние. Привычные вещи теряют своё значение, и окружение становится схожим с иллюзией или непривычным сном. Чужой внимательно вглядывается в её решительный взгляд и чёткие действия, в эту материнскую (он помнит её, начиная с самого детства, наблюдал за её действиями) нетерпимость и присущее каждому человеку любопытство. Она, эта некогда Императрица, эта Эмили, моя дорогая Эмили, давно забыла, каково это - отступать без возможности вернуться.
Когда залитая кровью руна оказывается на алтаре миры соприкасаются, и в месте разрыва начинают происходить странные вещи - гравитация видоизменяется, воздух обретать форму - иллюзия, близкая к реальности. окружение пропадало, словно его затягивало в чёрную непроглядную дыру. С другой стороны сияющий свет разрывает пространство, ослепляет. Чужой проявляется множеством осколков, собираясь в одно целое. Если бы его попытался вызвать кто-то другой - этого могло бы не хватить. Но пронаблюдать за подобным было бы интересно.
- Здравствуй, Эмили, - голос хранителя Бездны спокоен и твёрд; взгляд устремлён на свергнутую наследницу Империи, а руки спрятаны за спиной, - ты хотела меня видеть, искала возможность, выходила из себя, - выдерживает паузу, - Я всё видел.
- Что именно заставило тебя тратить часы для встречи со мной?
Ведь сам он не уверен в ответе. Зачем всё это - самоутверждение, любопытство, злость? Столько вариантов, ведущих к новым цепочкам событий и действий. Столько вариантов, которые могут открыть новое видение будущего. Чужой знал о вопросах, которые крутились в голове этой девушки, личных и не очень, касаемо будущего и прошлого, но нуждается ли она в ответах на них сейчас - оставалось для него загадкой. Временное убежище - ветхое, сломленное; после признания веры в Бездну ересью, сложно найти более "целое" место для призыва. Свет отражается в лоскутах тёмной ткани, отсвечивает на стены; слабый ветер скользит по юному женскому лицу - это место живёт своей жизнью, это место его доживает.
Но Чужой внимателен и неспешен - время на стороне вечных творений; и ждёт.
rareСюрреализм происходящего поражал, запуская острые крысиные когти сомнений в сердце. Что если это – сон, навеянный усталостью? Что если она, измотанная, выпотрошенная многочасовым бесцельным трудом, просто уснула за рабочим столом и теперь явление Бездны, щедрой на обман, только снится ей?
Эмили узнала его сразу же. Она видела его в кошмарах маленькой, всеми обманутой девочкой, когда по глупости и из любопытства прятала под подушкой костяную руну; видела его юной императрицей во снах куда более спокойных, где он не говорил с ней, но только насмешливо наблюдал; видела в те неспокойные часы своей молодости, когда в пляшущих на стенах тенях ей чудились убийцы и предатели. И еще он говорил с ней в первую их встречу, настоящую встречу; он запятнал ее, как еретичку, своим клеймом, и она c готовностью приняла его дар.
Эмили боялась признаться себе в том, что где-то в глубине души она страстно желала быть избранной, но принять эту шальную мысль – все равно, что сознаться Аббатству во всех смертных грехах и отдать себя на растерзание вечным мукам.
Но нет никаких вечных мук, кроме мук совести. Никаких мук, кроме мук изгнания.
Чужой был спокоен, и это спокойствие медленно, но верно выводило Эмили из себя; она понимала, что сверхъестественному существу ее злость – все равно, что писк назойливой кровяной мухи, разносящей болезнь, не более. Чужой был вежлив, как самый видный из ее многочисленных женихов – и эта галантность оседала крошкой и скрежетала на зубах.
– Здравствуй, – но Эмили – Императрица, выштрудированная лучшей из мучительниц Островов – дамой Каллистой Карноу; Эмили – настоящая леди, и она всегда держит лицо, даже если ее собеседник – демон. – Наблюдал? О, мне льстит внимание повелителя Бездны, благодарю покорно.
Эмили даже давит из себя натянутую улыбку и происходящее начинает ей нравиться. Это сон? Пускай. Наваждение? Плевать. У нее, опьяненной успехом призыва, нет однозначного ответа на вопросы Чужого – пожалуй, ни у одного смертного существа не найдется для него однозначного ответа. Эмили не боится навлечь на себя его гнев; Чужой, того не желая, вложил слишком много усилий в ее падение, чтобы спихнуть дерзкую пешку своими руками.
– У меня не было цели. Меня вело любопытство. Знакомое чувство, нет? – сбивчиво шепчет Императрица одними губами, глядя прямо в черноту глаз. – Я хотела узнать, на что готова пойти ради такой размытой… нет, опять же, не цели. Перспективы. Вот верное слово.
Эмили предельно откровенна и честна, потому как уверена, что Чужой распознает любую ее ужимку; от черных глаз не скрыть судьбы империй – что им чувства и страсти опальной Императрицы?
– Не тревожься, что я понапрасну трачу твое время – моя находчивость подскажет мне, что спросить. В конце концов, только находчивость и спасла меня от покушения, – Эмили злорадствует, зная, что эти завуалированные обвинения – все, на что она имеет право. – Соколов сказал, что ее имя – Далила. Он знает ее. Она была его ученицей. Она вела дружбу с Джессаминой, – Эмили сглатывает «с моей матерью», лелея это у сердца как что-то личное, что-то неприкосновенное и незапятнанное касанием Чужого. – И она свергла меня.
Императрица замолкает на пару мгновений, переводя дух, не спешит: ее вопрос требует внимания и точной формулировки, как одна из теорий натурфилософа Джоплина.
– Так ответь же: что роднит меня с Далилой? С Даудом, с этим убийцей? С Корво, помимо кровных уз? Он все рассказал мне, – Эмили поддалась вперед, опершись ладонями об основание алтаря. – Почему и я была избрана?
Эмили так много говорила, что, казалось, истратила все силы; или, может, на нее так пагубно влияло гнетущее присутствие Бездны в тесной клетушке, которую она окрестила своим убежищем. Но Императрица, как зачарованная, ни разу не отвела взгляда. Ей хотелось, чтобы эта застывшая во времени и пространстве минута длилась вечность; чтобы Чужой дал ей исчерпывающие ответы на вопросы, мучительно истачивающие ее изнутри.
rareОна говорит - много, выделяя фразы и целые предложения акцентом и повышением голоса. Воспитание сделало своё дело - окончательно сформировало тот самый стержень, присущий дочерям наследников-императоров, которым по своей воле или нет пришлось взойти на трон. Она держится - гораздо лучше, чем когда была совсем юной и почти преданной всеми, гораздо лучше, чем окрылённой и свободной от многих мыслей. Гораздо - будет самое верное слово. Но не настолько, чтобы затмить собственную мать в этом вопросе. В её словах скрывалась редкая несдержанность, а некоторые подобранные слова были бы не присущи на приёме гостей, но...
Чужой склоняет голову, не меняясь в лице, вслушиваясь в окрепший девичий голос: сколько раз наблюдая за тем, как он меняется и вершит судьбы; как этот голос определяет чужой выбор. Большое количество раз. Ему было с чем сравнивать, но сейчас это казалось ненужным и даже бессмысленным. Главным оставался тот факт, что некогда маленькая девочка определила свой выбор в далёком детстве, когда детям свойственно было бояться сверхъестественных вещей по воле их матерей, а не интересоваться ими. Связывающая с Бездной нить была прочной и невидимой, но Эмили, дорогая Эмили, всегда должна была ощущать чужое дыхание другого мира за своей спиной.
В ней изменения проявляются с каждым выданным предложением, и на улыбку, пусть и натянутую, Чужой высказывает свою заинтересованность, приближаясь к девушке и скрещивая руки на груди. Но расстояние между ними слишком велико для резких выпадов и решений. Впрочем, подобного от неё он и не ждёт, и это то самое, в чём он уверен. И когда свергнутая императрица начинает отвечать на его вопрос, он выделяет слово.
Любопытство.
Прекрасное человеческое явление, которое действительно было известно и присуще Чужому - оно и прежде влияло на него - хранителя Бездны, - предлагая возможность изучать мир. Какая сущность, в чьих силах изменить это, могла бы избежать подобного искушения? Сложный вопрос.
Мир за ним продолжает свой маленький цикл, превращая привычное в иллюзорное, меняя гравитацию и образы предметов. Он стоит дальше этого зарева, но, кажется, будто стоить протянуть ему руку назад, и его затянет, как и всё вокруг, в эту дыру, чтобы выпустить снова в новом облике.
Любопытство. Он беззвучно шевелит губами, несколько раз повторяя это слово, и история маленькой девочки, которая из интереса взяла костяную руну и, вместо того, чтобы сбежать пошла навстречу, предстала пред ним во всех деталях. Любопытство - не это ли вело всегда человечество к новым свершениям и толкало к неизвестному?
Чужой не отрывает от неё взгляда, когда она заканчивает говорить, когда сдержанно задаёт короткие, действительно важные для неё вопросы, прежде чем взглянуть ему в лицо. Оно всё также остаётся неизменным - сделать что-то из ряда вон выходящее, чего бы он не смог предвидеть или на что бы мог как-то отреагировать - являлось почти неисполнимой задачей. Он и сам не мог вспомнить, когда в последний раз испытывал что-то похожее на то, что испытывают люди - яркое, насыщенное эмоциями. Но всегда помнил, что испытывал всё это в прошлом - очень далеком прошлом.
- Из двух решений он выбрал самое сложное - это похоже на лорда-защитника. Это похоже на Корво, - после спасения юной Эмили Колдуин Корво Аттано стал редким гостём в мире Бездны. Сновидения его прежде были кошмарными и часто прерывались из-за шорохов и собственных страхов. Первые года после известных в Империи событий он ещё появлялся здесь, в поисках утраченных воспоминаний и со своими собственными вопросами, которые никогда не задавал вслух. После спасения Эмили они мало пересекались, ещё меньше - что-то говорили друг другу. Чужой никогда не забывал о нём, как и обо всех тех, кто носил его метку, но знал, что лорду-защитнику нужно добраться до ответов самому, чтобы успокоить себя и своё сердце. В то время, как Эмили Колдуин никогда не лишала себя возможности сказать лишнее слово.
- Эмили Колдуин, свергнутая Императрица островной Империи, вынужденная прятаться от новой власти. Некогда любопытная маленькая девочка, которая гуляла в Бездне, скрываясь от собственных страхов. Ты спрашиваешь, что роднит тебя и этих людей, но ответ тебя разочарует. Это - интерес. Это - любопытство. То, что привело тебя сюда в надежде найти со мной встречи, подтолкнуло меня к выбору этих людей. Подумай о них - каждый оставил и может оставить в дальнейшем свой след в истории; их амбиции, их вера, их решения. Существует множество вариантов будущего, которое может наступить и больше не наступит никогда. Я наблюдал за этими людьми, и тобой, в том числе, достаточно, чтобы не пожалеть о своём выборе.
Он наклоняется ближе к ней, глядит на сжатую раненную ладонь и снова переводит взгляд обратно. Если она ждала такого ответа, то вряд ли подобный ритуал стоил всего, но Чужой знает, что Эмили, дорогая Эмили, не уйдёт смиренно, пока есть возможность узнать больше того, что ей известно.
Или пока не наскучит ему.
rareГонимые смотрителями Аббатства еретики твердят, что глаза даны человеку, чтобы смотреть, а не потуплять в смущении взгляд: и совсем неважно, услаждаешь ли ты свой взор отсутствием плавных изгибов у тощей шлюхи из «Золотой Кошки» или тривиальными карикатурами вольнодумцев из Королевской Академии Искусств.
Эмили же глядела и внимала богу. Достойное Императрицы, пусть и низложенной, зрелище, нет? Жадный взгляд подмечает самое очевидное: Чужой безмятежно спокоен, как незыблемая водная гладь бесконечного моря, теряющаяся за горизонтом; он пахнет рекой, илом, ворванью и чем-то потрясающе опасным и темным, иначе не скажешь; но отрешенность, искусно вплетенная в напускное участие – как раз то, за что цепляется взгляд.
И как раз то, чего юной Колдуин никогда не постичь.
Эмили всегда неслась по жизни бурным потоком; властвуя империей, не могла распоряжаться своим временем, а оттого не сидела на месте, трудясь на благо государства как одержимая, выкорчевывая из себя мечтательность, рассеянность, неорганизованность; изнеможенная умственно, выматывала себя и физически, остервенело тренируя тело и боевые навыки под покровом ночи.
Она не знала покоя – и это истощило ее дух. При ней осталась только ювелирная точность ума; над чувствами же Эмили власть потеряла. Приступы острого беспокойства часто сменялись апатией и хандрой; когда же ночью ее тревожили кошмары, – размытые, неясные, подобно окрашенным кровью водам Ренхевена – Эмили просыпалась наутро с больной, но кристально чистой головой и продолжала работать на манер одной из заводных машин Пьеро.
Но Чужой был спокоен – и спокойствие, казалось, тончайшими нитями Бездны пронизывало все вокруг, включая ее. Он не тешил Эмили ложью, как делал чуткий в отношении только к ней Корво; не подслащивал разбавленное речной водой вино сладким медом, о нет – ее божество выплюнуло всю правду ей в лицо и эта правда, если подумать, легко могла бы вывести резкую на слово Императрицу из хрупкого душевного равновесия. Прежде. Но не сейчас.
– Интерес. И любопытство, – повторяет Эмили, не осмеливаясь отвести взгляда в сторону – очередное бессмысленное испытание воли, которое она сама ставит пред собой. – Но ведь это не все, верно? Иначе нас было бы больше. На одного, как минимум.
Она выдыхает последнее прежде, чем успевает подумать – шальная мысль, мимолетная и скользкая, как синезубая минога, но Эмили буквально ловит ее за хвост. «Любопытство сгубило Императрицу» – вот что будет гласить эпитафия, выбитая на ее надгробной плите (учитывая последние события, о ней и впрямь стоит крепко задуматься).
– Антон Соколов был заинтересован. Впрочем, почему был? Он все еще с упорством фанатика сооружает алтари в твою честь, – на ничтожную долю секунды ее сосредоточенный взгляд скользит куда-то в сторону, погружаясь в воспоминания, выуживая из него эпизоды из прошлого. Вот королевская Академия Натурфилософии и преподавательский состав, высыпавший на ступени из розового мрамора у массивных дверей; вот склоняется перед ней в ленивом полупоклоне Соколов, которому она тайком крепко пожимает руку уже тогда, когда профессора и школяры, поприветствовав Ее Величество, скрываются в пыльных аудиториях. Она бы не простила нарушения субординации, пьянства, фамильярности, тысячи других грехов ни одному из своих придворных, но вечно кряхтящий Соколов был исключением; ученый, чей блистательный ум воплотил в жизнь ее жестокие планы, заслуживал определенных привилегий, если не императорского благоволения.
И вот подвалы Академии, закрытые для посещения; вот мутировавшие эмбрионы, заспиртованные в стеклянных колбах; вот заставленный баками с ворванью алтарь и безумные чертежи-пентаграммы на стенах. Эмили не шарахнулась от увиденного, но, напротив, прониклась интересом к тайным увлечениям своего наставника; позже, покидая Академию, посоветовала Соколову «прятать секреты получше» и удалилась, не проронив более ни слова.
– Соколов амбициозен и определенно оставил след в истории. Более того, он чудовищно умен – и любопытен в той же мере. Ради твоего благоволения он плавал на Пандуссию, подбирал костяные амулеты, мастерил руны... Но ты не явился к нему, – Эмили хмурится – выражение, въевшееся в лицо с годами тяжкого правления. – Я могу предположить, почему ты обделил его своим вниманием. Но зачем гадать, если я могу спросить у самой Бездны?
Эмили любопытно – клятое чувство, будь оно неладно – и хочется знать: а делился ли своими мыслями нелюдимый Корво с Чужим так же откровенно, как она? Говорил так же много? Или принимал дары Бездны как должное, методично вырезая полгорода и заливая мостовые кровью?
Но Эмили молчит. Остатки совести не дают ей спросить об отце: его чувствами и тайнами она дорожит куда больше, чем своими.
– Как странно… За неделю я бы не сказала больше, чем произнесла сейчас. Ты настоящий? – звучит вместо этого по-детски глупый, но оттого не менее важный для нее вопрос. – Не сон, не плод моего воспаленного ума, так?
Эмили плавно поднимает окровавленную ладонь – жест достаточно медленный, чтобы Чужой мог его предугадать и остановить, если будет на то его божественная воля; так же медленно тянет тонкие пальцы музыканта – теперь убийцы, скорее – к Чужому, останавливая взгляд на нечитаемом лице.
И если любопытство сгубило Императрицу, то храбрость же попросту доведет до беды; испытывать терпение бога – все равно, что подписать себе приговор об изгнании, ибо когда еще ее призыв будет так успешен? И все же Эмили тянет узкую ладонь, останавливается в паре дюймов от лица, поднимает взгляд, – немое ожидание знака, позволения, чего угодно – и смотрит прямо в черноту глаз, смотрит не отрываясь.
Ей хватило смелости и упорства призвать бога – хватит ли ума, чтобы заинтересовать и удержать его чуть дольше положенного?
rareОн почти знает каждое следующее слово. Именно в этот момент, когда она так внимательно смотрит ему в лицо и повторяет за движением, застывшая, словно статуя. Мир за ней - это чёрно-белое полотно с палитрой просветов и посеревших красок, тускнеет на глазах, но она, такая яркая, такая... живая явно выделяется в нём и привлекает всё внимание. Кровь в человеческой ладони - насыщенная человеческая кровь, - оставляя её тело, растворяется в Бездне - ненасытной и бесконечной, которая никогда не сопротивлялась появлению человеческой плоти в здешнем месте. Такая эмоциональная и напитанная жизнью, её красками, её красотой, её величием, и Чужой, которому неподвластно то, чего он лишился в день своей смерти. Иногда он думает, что вернуть это - было бы величайшим подарком судьбы, но никогда не раздумывает о иной судьбе своего человеческого тела, потому что это - несбывшееся будущее, очередное из сотен тысяч таких же, но других людей. Сколько он уже видел их, чтобы понять - всё это бессмысленно и отнимает время.
Впрочем, последнего было у него предостаточно, но он не всегда умел им правильно распоряжаться. Особенно первое время.
Совсем недалеко движение набирает обороты, и голос левиафанов звучит вокруг, когда императорское величество, Эмили I Колдуин, начинает говорить.
Она говорит о Соколове с какой-то симпатией и заботой, словно он ей не просто знакомый, а близкий и родной. На слова Бездна реагирует по-своему: тут и там возникают, собираясь из крупиц известные картины и изобретения, где-то воссозданные с полной достоверностью, а где-то - изуродованные и разрушенные словно временем или человеческой рукой.
- Антон Соколов интересен, но его представления о Бездне слишком сентиментальны. Его ведёт научный интерес и человеческое любопытство, и, смотри, императорское высочество, к чему это привело, - он разводит руки в стороны, указывая на изобретённые и созданные вещи учёным за всё время своей прожитой жизни, а ведь этого было действительно немало. Он не говорит о своих прежних размышлениях о тогда ещё мальчишке, который с ненасытным интересом изучал книги и древний, как прежний мир, язык аборигенов с берегов Пандуссии; как он мог сделать выбор в его сторону, но, увидев, кем тот может стать, передумал; как прежде появился к нему слишком близко, но об этом никто никогда не узнает, - его желание привлечь моё внимание не единожды толкало на новые подвиги и эксперименты. И Бездна стала бы ещё одним объектом изучения в жизни, где метка, как и способности - очередной вопрос для исследования. Не беспокойся, Эмили Колдуин, его время познакомиться с Бездной ближе ещё придёт. Но не сейчас.
Сейчас здесь ты, моя дорогая Эмили, и ты задаешь слишком простые вопросы, на которые и так почти уверена в ответах. Твоё лицо так измучено и обессилено, но ты пытаешься держаться ради своей семьи, Империи и собственного спокойствия. Ты не задаешь вопросы о будущем, потому что уверена, что я ничего не дам тебе, кроме намёков, и будешь полностью права. Твоё сердце бьётся как сумасшедшее, а ты до сих пор не веришь своим глазам, но получи ты дар, оставленный прежней Императрицей, что бы сказало о тебе сердце матери в твоих руках?
Детские вопросы кажутся риторическими, поэтому простой ответ на них - неуместен. Он не двигается, когда она протягивает руку, но рассыпается на части, как только человеческая ладонь оказывается совсем близко. Очередное появление, оказывается рядом, - совсем рядом, - когда его голос проносится у девушки над ухом:
- Ты ведь и сама знаешь ответ, Эмили Колдуин, - и Чужой берёт её за руку, прежде, чем образ Бездны не разрушается на части, и камень, - если это камень, - у неё под ногами, не распадается на части. Это длится какие-то жалкие человеческие секунды, прежде чем Эмили снова не оказывается на твёрдой поверхности, а чужая ладонь - не исчезает в её руке. Место видоизменилось - хрупкое на вид стало крепким, мутное - чётким, серое - ярким. Где-то вдалеке появились пятна света, как блики солнца, и только исчезнувший Чужой не дополнял эту картину чего-то иного и непривычного. Дорога перед Эмили будто создана специально для неё - ровная полоса света с контурами шлифованного камня, ведущая к такому же, отражая свет, трону. Вся эта дорога не похожа на её жизнь, но тут и там возникают образы и люди - в качестве статуй, идеальных или разрушенных временем; игрушки, книжки, детские рисунки. Где-то здесь обязательно есть Корво, где-то - Джессамина. Если бы всё это было нереальным, разве оно могло бы быть таким ощутимо-живым?..
Человеческая ладонь с пульсирующей жизнью внутри - как призрак из прошлого, еле ощутимый, еле уловимый. Он почти чувствовал это - непередаваемое ощущение, которого в первые годы в качестве Бога преследовало его. Он так сопротивлялся и так хотел жить, но что делает теперь?
- Думаю, я доказал тебе, что всё происходящее - действительно, - проносится снова где-то над её ухом, прежде чем голос из пустоты не добавляет, - действительно здесь. Ты должна понимать разницу, к тому же - боль в твоей ладони должна быть ещё ощутима, чтобы понять, что происходящее - не плод твоей фантазии.
Вы здесь » IMPETUS crossover » Dream Coil » the shrine of your lies
 
|
|
